Oсновной труд прп. Андрея Рублева и Даниила в Троицком монастыре – «велми различные», «чюдные» фрески, которые «могуще зрящих удивити всех и доныне» (ПСРЛ. Т. VI. С. 138), - не дошел до нас.
В
апсиде Троицкого собора, непосредственно под конхой с изображением
«Похвалы Богоматери», расположен пояс из шести композиций на темы
страстей Христовых (см. фото),
продолженный за проходными арками в жертвенник и дьяконник еще двумя
композициями: «Омовение ног» и «Тайная вечеря». По стене абсиды в
хронологическом порядке с севера на юг идут: «Поругание Христа»,
«Ударение по ланите», «Приведение ко кресту», «Возведение на крест»,
«Распятие» и «Снятие со креста». Единственная аналогия изображению в
алтарной абсиде этого пояса известна лишь в росписи XIV в. новгородской
церкви Федора Стратилата. Нет изображений Страстей Христовых на стене
центральной апсиды ни в XV, ни в XVI, ни в XVII вв.
Помещение
цикла Страстей Христовых («Поругание Христа», «Ударение по ланите»,
«Приведение ко кресту», «Возведение на крест», «Распятие», «Снятие со
креста») в центральной апсиде и частично в жертвеннике - одна из
важнейших особенностей иконографической схемы стенописей соборного
храма Троицкого монастыря.
Важно
отметить также некоторую близость композиции «Снятие со креста» в
стенописи XVII в. с иконой на эту же тему из иконостаса собора,
созданного одновременно с первоначальной росписью собора. Можно думать,
что мастера, прежде чем сбить со стен фрески прп. Андрея Рублева и
Даниила Черного, каким-то образом их фиксировали.
Снятие со креста.
Из праздничного чина Троицкого собора.
Прп. Андрей Рублев (1340-е гг.-1428).
1425–1427 гг.
88 х 66.
Троицкий собор Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, Сергиев Посад. Инв. 3052.
От редакции научного блога Музея имени Андрея Рублева. См. по данной теме –
С
точки зрения космически-иерархической и топографической символики
алтарь рассматривался средневековыми византийскими теологами как образ
неба и рая, место пребывания Бога (Demus О. Byzantine mosaic decoration.
London, 1967. P. 22-25, 33, 34). Конха апсиды, по Герману
Константинопольскому (VIII в.), - это Вифлеемская пещера и одновременно
место погребения Христа, по автору «Комментариев на литургию» (XII в.),
- также гроб Господень. Престол (алтарь, жертвенник) - стол Тайной
вечери; киворий над ним - образ Голгофы и гроба Господня. Синтрон,
горнее место, по Псевдо-Софронию, - символ престола Отца, Сына и
Святого Духа, как бы образ Триединого Бога. У Симеона Солунского (XV
в.) вима символизирует рай, протезис (жертвенник) - Вифлеемскую пещеру,
синтрон - Вознесение (Patrologiae cursus completus. Ed.
J.P. Migne. Seria graeca. Paris, 1850-1887. T. 155. Col. 345-347; Braun
J. Die christliche altar. Ml. Miinchen, 1924; SauerJ. Symbolik des
altars. Treiburg im Breisgau, 1924; Mathew J. Byzantine aestetics. London, 1963. P. 106; Demus O. Byzantine mosaic decoration. P.
34; Красносельцев Н.Ф. О древних литургических толкованиях // Летопись
Историко-филологического общества при имп. Новороссийском университете.
Вып. IV. Визант. отд. Ч. II. Одесса, 1894. С. 25).
Таким
образом, алтарное пространство было предельно насыщено символами,
среди которых важнейшее место занимали те, что указывали на крестные
страдания, заключительный акт искупительной миссии Христа. Последнее
было тесно связано с происходившим в алтаре литургическим действом,
совершением главного из таинств - евхаристии, непосредственного
результата и «воспоминания» голгофских страстей, необходимого условия
спасения людей. Согласно Феодору Андидскому (XIV в.), литургия является
выражением страстей, погребения и Воскресения Христова. Ход
литургического действа в последовательности сакральных обрядов
символически «воспроизводил», «повторял» этапы искупительной миссии
Сына Божия.
Суд Пилата. Шествие на Голгофу.
VI в.
Мозаика верхнего яруса центрального нефа.
Церковь Сант Аполлинаре Нуово, Равенна.
Казалось
бы, живописная декорация алтаря в соответствии с этим непременно должна
была включать сюжеты «Страстей» и отвести им видное место, например,
«Страсти» известны уже по мозаикам VI в. в Сант-Апполлинаре Нуово. Если,
однако, этого не произошло и обширный Страстной цикл (за исключением,
разумеется, его символической парафразы – «Евхаристии»), как и
послевоскресенский (их часто рассматривают как единое целое), занимал
обычно место в наосе или даже в нартексе, то одной из причин данного
явления было, видимо, слишком позднее утверждение обоих циклов в системе
храмовых росписей (в XII в. и значительно шире - в XIII в.), когда эта
система давным-давно сложилась и связь ее элементов с определенными
пространственными зонами была закреплена традицией (Dufrenne S.
L'enrichissement du prorgamme iconographique dans les eglises byzantines
du XIII-eme siecle // L'art byzantin du XIII siecle. Symposium du
Sopociini 1965. Beograd, 1967. P. 32-43).
Лишь
постепенно «Страсти», как и следующие за ними хронологически сцены
земной жизни Христа после Воскресения, начали проникать в замкнутую
подсистему алтарной живописи. Вытягиваясь фризом по стенам главного
корабля, они постепенно захватывали восточную зону, ставшую точкой
отсчета (и одновременно конечной точкой для послевоскресенского цикла).
Так на южной стене алтаря, рядом с «Евхаристией», в XIII- XIV вв.
появился ее исторический прообраз – «Тайная вечеря» (Йован Канео и
Богородица Перивлепта в Охриде, Протат, Земен, Андреяш и др.).
Поругание Христа.
1316 - 1318 гг.
Иконописцы Михаил Астрапа и Евтихий.
Церковь Св. Георгия в Старо Нагоричино (Нагоричане), Македония.
Суд первосвященников Анны и Каиафы над Христом.
1316 - 1318 гг.
Иконописцы Михаил Астрапа и Евтихий.
Церковь Св. Георгия в Старо Нагоричино (Нагоричане), Македония.
Иуда получает сребреники.
1316 - 1318 гг.
Иконописцы Михаил Астрапа и Евтихий.
Церковь Св. Георгия в Старо Нагоричино (Нагоричане), Македония.
Христос на суде Ирода.
1316 - 1318 гг.
Иконописцы Михаил Астрапа и Евтихий.
Церковь Св. Георгия в Старо Нагоричино (Нагоричане), Македония.
В
церкви Георгия в Старо-Нагоричино эту композицию дополняет «Умовение
ног», а симметрично им, на северной стене, располагаются завершающие
сцены цикла – «Снятие со креста» и «Положение во гроб», то есть
«Страсти» образуют в алтаре уже некий комплекс, хотя по-прежнему тесно
связанный с декорацией наоса.
Целование Иуды.
1340-1350 гг.
Монастырь Высокие Дечаны, Косово.
Поругание Христа.
1340-1350 гг.
Монастырь Высокие Дечаны, Косово.
В
очень оригинальной росписи алтаря в Дечанах помещены композиции,
основной смысл которых определяется С. Радойчичем как предсказание
Христом своих страданий и распятия (Padojuuh С. Старо српско сликарство.
Београд, 1966. С. 133 схема). Основной страстной цикл, необычайно
обширный в Дечанах, располагается здесь на совершенно неожиданном месте
- на поверхности четырех массивных столпов, поддерживающих купол.
Роспись Дечан с ее оригинально выраженной страстной символикой наглядно
показывает, как глубоко задумывалась богословская и художественная
мысль XIII-XIV вв. над значением страстной темы в храмовой живописи и
искала пути ее наиболее адекватной реализации и наилучшего размещения в
системе росписей. Подкупольный квадрат, наряду с алтарной апсидой, был
центральным местом, где развертывалось литургическое действо.
Восшествие на крест.
1340-1350 гг.
Монастырь Высокие Дечаны, Косово.
Снятие с креста.
1340-1350 гг.
Монастырь Высокие Дечаны, Косово.
Удавление Иуды.
1340-1350 гг.
Монастырь Высокие Дечаны, Косово.
Воспоминания
о крестных страданиях Христа проникают в алтарь и через живопись
жертвенника, где во второй половине XIII-XIV в. появляется композиция
«Не рыдай мене Мати», связанная с совершавшейся здесь проскомидией,
приготовлением евхаристической просфоры и вина.
Одновременно
в восточной части храма все более утверждается послевоскресенский цикл,
всегда так или иначе соотносившийся со страстным. Для рублевской эпохи
мы располагаем едва ли не единственной аналогией Страстному циклу в
Троицком соборе Троице-Сергиева монастыря (фрески церкви Феодора
Стратилата в Новгороде, конец XIV в.). Поэтому вполне логично мастер
церкви Феодора Стратилата в Новгороде в конце XIV в. проявил величайший
интерес к теме Голгофы, одним из первых разместив в алтаре почти весь
обширный страстной цикл, и тем самым подчеркнув его особое значение в
системе росписей.
Несение креста.
80–90-е годы XIV в.
Церковь Феодора Стратилата на Ручью, Новгород.
Нельзя
сказать, что в XVII в. «Страсти» в алтаре не изображались. Мы видим их
на его стенах в церквах Николы Надеина (1640-1641), Николы Мокрого
(1673), Ильи Пророка (1680-1681) в Ярославле, Софийском соборе в
Вологде (1686-1688), а также в соборе Саввино-Сторожевского монастыря,
первоначальная живопись которого была заменена новой в 1649-1656 гг.
Однако это, во-первых, исключения из господствующей традиции (порой в
алтаре удерживаются в это время лишь начальные сцены цикла – «Тайная
вечеря» и «Умовение ног»), а во-вторых, как отметил С.С. Чураков,
«Страсти не входят здесь в систему росписей алтарной апсиды».
На
Руси самым первым в этой иконографической реформе, возможно, был Феофан
Грек, изобразивший миниатюрные сцены «Страстей» по сторонам
«Евхаристии» на фресках вимы 1378 г. в церкви Спасо-Преображения на
Ильине улице (на гранях лопаток по бокам от апсиды очень незначительные
фрагменты - остатки Страстного цикла). Но если Феофан ввел анализируемый
цикл в декорацию алтаря и в целом определил его место и смысл в
контексте живописи святилища, то мастер церкви Феодора Стратилата
совершил следующий шаг - он укрупнил композиции «Страстей» до размеров
основных алтарных композиций и сделал средоточием цикла полукружие
апсиды (почетнейшего, наряду с куполом, места в храмовом корабле), что
существенно повлияло на его эмоциональное звучание. Кроме того, по
сравнению с Феофаном он увеличил цикл количественно.
Художественно-иконографическое решение страстной темы, впервые
предложенное (если судить по дошедшим до нас памятникам) в церкви
Феодора Стратилата в Новгороде, означало, что в длительной эволюции
этого цикла в системе храмовой живописи поставлена конечная точка.
Появление
«Страстей» в алтарной апсиде было ответом на сложные мировоззренческие
вопросы, волновавшие средневековое, в частности, древнерусское,
общество. Столкновение и борьба идей, касавшихся глобальных проблем
мироздания, места и назначения в нем человека, определяли и
«самодвижение» страстного и послевоскресенского циклов (а также циклов
притч и исцелений) из наоса в алтарь, и постоянную тенденцию к
изменению, которую обнаруживала на протяжении XII-XIV вв. декорация
алтарных апсид. Еще в XII в. в последних появляются такие композиции,
как «Служба святителей перед Этимасией» и «Служба святителей перед
Агнцем», более известные как «Служба святых отец» и «Поклонение
жертве».
«Поклонение
жертве» получает на Руси широчайшее распространение в XIV в. Выявление
голгофско-евхаристического смысла литургии, несомненно, было основным
назначением подобных композиций, порожденных христологическими спорами
XII в. (Бабuh Г. Христолошке распре у XII веку и nojaea нових сцена у
апсидном декору византи]ских церкава // Зборник за ликовне уметности, 2.
Нови Сад, 1966. С. 9-31). Их усвоение древнерусской художественной
традицией происходило на подготовленной соответствующим образом
идеологической почве, о чем свидетельствуют дошедшие до нас памятники
общественной мысли того времени. На протяжении XIV- XV вв. вызревает
идея дальнейшего обогащения семантики декорации апсиды путем введения в
нее еще одного (четвертого) регистра. Сами «Страсти» - знаковый вариант
апсидной декорации - появляются в 30-х годах XIV в. в живописи собора
святого Трифона в Которе, где в апсиде соединились сцены «Распятие» и
«Снятие со креста», а также в росписи церкви святого Димитрия в Пече
(1339-1346), где, правда, цикл сжат до единственной - главной - сцены
«Распятия», входящей и в число великих праздников. П. Мийович
утверждает, что эта новация не проявится более в старой сербской
живописи (Mujoeuh П. Сликарство и применена уметност // Историjа Црне
Горе. Кн. 2. Т. I. Титоград, 1970. С. 296). Однако три страстные сцены –
«Тайная вечеря», «Умовение ног», «Целование Иуды» - украсят сто лет
спустя (ок. 1455 г.) апсиду церкви Успения Богородицы в монастыре Савина
в Герцеговине, на побережье Адриатики. Но П. Мийович прав в том
отношении, что тематика голгофских страданий не привилась в апсидных
росписях балканских храмов, как, впрочем, и храмов других областей
восточнохристианского мира.
Mocking of Christ, Cattaro, church of Santa Maria Collegiata, 14th century
Road to Calvary, Cattaro, church of Santa Maria Collegiata, 14th century
Необходимо
отметить, что введение страстных сюжетов в декорацию апсид было
впервые осуществлено живописцами не православного, а католического,
романо-готического мира, первоначально во Франции и Германии, затем в
южной Италии. Отсюда данная иконография проникла в югославянское
Приморье, главным художественным центром которого был Котор. Затем
«смещение в апсиды сцен из цикла Страданий, - полагает П. Мийович, -
отмечало дальше на восток путь, которым пролегало становление и
расширение которской школы» (Mujoeuh П. Сликарство и применена уметност
// Историjа Црне Горе. Кн. 2. Т. I. Титоград, 1970. С. 289). С которской
экспансией исследователь связывает и живопись церкви Димитрия в Пече.
В. Джурич не сомневается, что автор фресок Савины - также католический
мастер из Котора Лавр Добричевич.
Проникновение
страстных сюжетов, этого западного элемента иконографической программы
алтарных (апсидных) росписей, в искусство восточнохристианских стран
было, повторяем, подготовлено всем ходом его развития. Но проявился
данный элемент, как мы полагаем, только в приближавшемся к своему зениту
искусстве Московской Руси и попал туда, видимо, или в результате
непосредственных контактов с Западной Европой, или с помощью все тех же
мастеров славянской Адриатики с характерным для них «симбиозом»
византийских и романо-готических художественных элементов. Не случайно
уцелевшие памятники данной иконографии находятся на русском
северо-западе, с давних пор поддерживавшем связь со странами «латинской»
культуры. Если первым познакомил Русь с новым вариантом росписи
главного алтаря Феофан Грек (что в принципе необязательно), то это
легко можно объяснить его работой в принадлежавших генуэзцам Галате и
Кафе. Безусловно, принятие данного варианта декорации русской церковью в
большой мере было обусловлено тем, что, в противоположность другим
регионам византийско-славянского мира, на Руси в XIV-XV вв., а может
быть и позднее, страстной цикл в системе росписей основного помещения
храма не только не был одним из главных, но и почти не получил
распространения, хотя в XI-XII вв. он был известен. По-видимому, здесь
сказалась длительная изолированность культурного развития русских земель
после монгольского нашествия. Так или иначе, среди сохранившихся до
настоящего времени или знакомых по описаниям памятников монументальной
живописи Руси XIV-XV вв. развитой цикл «Страстей» можно предполагать
только в относительно поздней (70-е годы XV в.) росписи церкви Николы в
Гостинополье.
Все
это достаточно ясно показывает, какое незначительное место занимала в
этот период в системе русской монументальной живописи страстная тема. А
между тем интерес к ней, обусловленный и идейными исканиями, и
еретической критикой ортодоксии, и развитием литургической мысли, и
контактами с носителями византийско-югославянской художественной
традиции, был явственно ощутим. Симптоматично, что в 1382 г.
суздальский архиепископ Дионисий «пренес» на Русь из Царьграда
«б(ожествен)ные стр(ас)ти великаго Бога Сп(а)са нашего Христа»,
«подшаньем (потщаньем) и многим подвигом», «премногою ценою изъкупив я, и
многою верою и любовию приобрете я, и великим трудом оттуда принесе я»
(ПСРЛ. Т. XI. С. 184, 185). Реликвии сразу же перенесли в Москву, где
«сретъша... их честно с кресты весь чин священнический и весь град».
В
такой обстановке изменение декора алтарной апсиды и вимы, предложенное
мастерами, знакомыми с искусством готики, открывало редкую возможность
решения целого комплекса проблем как духовно-мировоз- зренческого и
церковно-литургического, так и художественного порядка. Но получило ли
данное новшество действительное признание в русском искусстве? Ведь
едва ли не большинство авторов, писавших до сих пор о фресках церкви
Феодора Стратилата, а затем и Спасо-Преображения на Ильине улице,
указывали на уникальность, необычность размещения в этих росписях
страстного цикла, об отступлении от «нормы», за которую принималась
современная греко-балканская иконографическая система (Вздорнов Г.И.
Фрески Феофана Грека в церкви Спаса Преображения в Новгороде. М., 1976.
С. 92,93; Ковалева В.М. Живопись церкви Феодора Стратилата в Новгороде.
По материалам открытий 1974-1976 гг. // Древнерусское искусство.
Монументальная живопись XI-XVII вв. М., 1980. С. 164; Лифшиц Л.И.
Монументальная живопись Новгорода XIV-XV веков. М., 1987. С. 25 и др.).
Однако
оценивать преображенско-феодоровскую иконографию нужно в контексте не
общего числа известных памятников монументальной живописи русских
земель второй половины XIV-XV в., а только тех, что сохранили декорацию
алтаря, и в первую очередь апсиды. А таковых за указанный период мы
насчитаем немного: помимо двух названных - лишь Волотово да Мелётово!
Как
представляется, страстной регистр росписи апсиды (и вимы), наряду с
другими композициями алтарной ниши, оказал влияние на семантическую
структуру формирующегося русского «высокого» иконостаса XV в.
На
протяжении XVII в. декорация алтаря и основного корабля древнерусского
храма подвергается решительным изменениям. В первом преобладают новые,
весьма сложные истолкования литургии, переводящие на язык живописи
«мудрования» средневековых богословов. В конхе апсиды «Великий вход»
постепенно уступает место сцене «О тебе радуется», а нижние регистры
занимают изображения вселенских и русских святителей. Одним из главных
новшеств в росписи наоса является широчайшее распространение композиций
на темы крестных страданий Христа, ставших такой же неотъемлемой
составной частью фрескового ансамбля, как двумя-тремя веками раньше это
было на Балканах. Сцены «Страстей» как бы вытесняются в центральный
четверик храма из алтаря, в живописи которого символ и обряд
окончательно побеждают священную историю. Поэтому, рассматривая общую композицию
страстного цикла собора Троице-Сергиева монастыря в
историко-художественной перспективе, следует отдать безусловное
предпочтение ее ранней (1420-е годы) датировке. При этом необходимо
учесть предполагаемое целым рядом исследователей близкое знакомство
Даниила Черного и Андрея Рублева с искусством югославянского Приморья.
Можно,
по-видимому, не ограничиваться констатацией самого факта сохранения в
троицкой росписи XVII в. существенной части первоначальной
иконографической программы, но попытаться составить представление о
сюжетах и даже композиционных решениях Страстного цикла XV в. В апсидной
декорации 1635 г. помещено шесть главных, ключевых его сцен:
«Поругание», «Ударение по ланите» (или «Приведение пред Каиафу и Анну»),
«Приведение ко кресту», «Возведение на крест», «Распятие» и «Снятие со
креста» (см. фото).
Уверенность в том, что перед нами подбор сюжетов, восходящий к
рублевской эпохе, и рублевские в основе, хотя и сильно огрубленные,
композиционные схемы, дает иконографический анализ. Например,
«Поругание Христа» в целом достаточно близко к аналогичным изображениям
на праздничной иконе Софийского (новгородского) иконостаса 1509 г.,
рязанской плащанице 1512 г. и некоторым другим памятникам; «Распятие»,
«Снятие со креста» и особенно «Ударение по ланите» находят ближайшие
аналогии на софийских таблетках. В последнем случае композиции почти
совпадают. «Распятие» может быть сопоставлено также с иконами
праздничного ряда Благовещенского и Кирилло-Белозерского иконостасов, а
«Снятие со креста» - с праздником из иконостаса Троицкого собора и
иконой из собрания Остроухова в ГТГ. Узнаваемые прототипы троицких
страстных сцен можно обнаружить в балканской иконографической традиции
XIII-XIV вв. (например, росписи церкви Николы в монастыре близ Прилепа
(«Поругание»), пещерной церкви в Иванове (БичевМ. Стенописите в
Иваново. София, 1965). Табл. 33 «Суд Каиафы"), церкви св. Петра в
Беренде (Панайотова Д. Болгарская монументальная живопись XIV в. София,
1966. С. 89, ил. «Поругание»), одноименного храма в Земене (Панайотова
Д. Указ. соч. С. 136, ил. и в альбоме – «Христос перед Судилищем»),
храма св. Георгия в Старо-Нагоричине. Ср. также фреску Джотто
«Представление к Каиафе» в капелле дель Арена (дельи Скровеньи) в
Падуе).
В
то же время композиционные решения мастеров XVII в. обычно сложнее,
«затейливее» и, как правило, легко отличимы от искусства предшествующих
эпох по самому способу художественного мышления. Кстати, И.Э. Грабарь
считал, что фрески Страстного цикла относятся к эпохе Рублева. «Я не
нашел при описании стенописи второго яруса на центральной апсиде,
- писал он 8 февраля 1958 г. руководителю реставрационных работ в
Троицком соборе художнику П.И. Нерадовскому, - моего мнения, что я глубочайшим образом убежден, что сохранившиеся на этом старом левкасе головы принадлежат самому Рублеву.
Они совершенно тождественны по рисунку и письму стенописи Успенского
Владимирского собора» (Грабарь Игорь. Письма. 1941 - 1960. М., 1983).
«Страсти»
в алтарной апсиде Троицкого собора (а может быть, и в жертвеннике, где
написаны «Сон в Гефсиманском саду» и «Целование Иуды», которые
отличаются лаконизмом и монументальностью композиционного решения)
являются, следовательно, той частью утраченной рублевской росписи,
которая наиболее четко «просматривается» в сюжетном контексте новой
живописи и является наиболее надежной точкой опоры для всей гипотезы об
отражении в последней композиционно-иконографической системы 1420-х
годов.
В
таком случае можно, видимо, предположительно возвести к древней основе и
фрагменты сцен явления Христа после Воскресения, написанных в апсиде и
на стенах жертвенника, а также на прилегающих участках северной стены
храма.
Сделанный
вывод о времени появления «Страстей» в Троицком соборе подтверждается и
всей системой его апсидной декорации с Богоматерью в конхе (без
уточнения иконографии), «Евхаристией», «Поклонением жертве» или «Службой
святых отец», аналоги которой вряд ли стоит искать в XVII столетии.
В
1635 г. первоначальная, уже «обветшавшая» (См.: Леонид (Кавелин),
архим. Краткий летописец Свято-Троицкия Сергеевы лавры I/ Горский А.В.
Историческое описание Свято-Троицкия Сергиевы лавры. М„ 1890. С. 181),
стенопись была сбита и заменена новой, выполненной иждивением боярина
Богдана Михайловича Нагого. Эта последняя роспись тоже три раза
переписывалась (по старой основе), в 1949-1954 гг. реставрировалась под
руководством П.И. Нерадовского (См.: Нерадовский П.И. Реставрация
древней стенописи Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры // Памятники
культуры. Вып. 2. М., 1960. С. 138-170), а в 1977-1978 гг. подверглась
поновлению. В результате на сегодняшний день сохранились лишь отдельные
полусмытые фрагменты живописи XVII в. (главным образом, в алтаре и на
сводах) и, по-видимому (не полностью), ее композиционно-иконографическая
структура.
Она
была впервые зафиксирована в описи 1777 г. Вот как выглядела система
росписи 1635 г. по всем имеющимся данным. В куполе был изображен
Пантократор. Ниже – «девять чинов ангелов с херувимами». В барабане -
праотцы и «в кругах патриархи». В парусах - евангелисты, между ними, в
простенках, - два «Нерукотворных Спаса», «Христос Эммануил» и «Иоанн
Предтеча». В конхе главной апсиды – «Похвала Богоматери», ниже – «Страсти Христовы», фланкируемые изображенными на пилястрах
прохода в жертвенник и диаконник «Умовением ног» и «Тайной вечерей».
Еще ниже – «Евхаристия». Наконец, в самом нижнем ярусе – «Служба святых
отец» или «Поклонение жертве». В простенках окон - фигуры столпников.
На западной стене алтаря (на восточной стороне алтарной преграды) был
написан «Собор Богоматери», в конхе свода жертвенника - изображение
Иоанна Предтечи-Ангела пустыни, держащего в руках дискос с новозаветным
Агнцем-Христом. На своде - фигуры святителей. На северной стороне были
написаны «Сон в Гефсиманском саду» и «Целование Иуды», в апсиде –
«Встреча Христа с Лукой и Клеопой» и «Беседа в Эммаусе», на южной стене –
«Явление Христа Марии Магдалине». Нижний пояс заняли изображения
архидиаконов. О росписи диаконника сохранились неполные сведения. На
южной стене здесь располагалась четырехчастная композиция «Достойно
есть», на западной (на восточной стороне алтарной преграды) – «О тебе
радуется», а выше – «Богоматерь Знамение» (в настоящее время в
диаконнике находятся следующие изображения помимо двух указанных:
«Благовестие Иоакиму», «Целование Иоакима и Анны», «Благовестие Анне»,
«Рождество Богородицы», «Ласкание Богородицы», «Введение Богородицы во
храм», «Благовещение», «Покров Богородицы». Кроме того, в своде помещено
«Отечество», а на пилястре написаны изображения архиепископов со
свитками). На срединных подпружных арках были изображены праотцы и
пророки, в замковых частях - небесные силы, на щеках сводов - пророки.
На
юго-западном подкупольном столпе помещались следующие фигуры и
композиции: на восточной грани – «Троица» и «Константин и Елена», на
северной - Нестор и Георгий Новый, Георгий и Димитрий, на западной -
Михаил Малеин и Алексей Человек Божий, на южной - Иоанн Белогородский и
мученица Ирина. На северо-западном подкупольном столпе помещались: на
восточной грани – «Преображение» и «Михаил и Феодора», на южной -
Меркурий и Мартирий, Екатерина и Мария Магдалина, на западной -
пророчица Анна и преподобномученица Евдокия. На юго-западной подпружной
арке были написаны изображения Флора и Лавра, Козьмы и Демьяна, на южной
- Акиндина и Пигасия, Авфония и Елпидифора, на северо-западной -
Фалалея и Диомида, Пантелеймона и Ермолая. О других изображениях
сведений не сохранилось. Как не осталось и сведений о росписи закрытых
иконостасом восточных столпов.
Тимпан
южной стены восточного нефа занимало «Рождество Христово», на склонах
южного свода были написаны «Сретение» и «Крещение». На южном склоне
западного свода помещались «Встреча Христа с Марфой и Марией» и
«Воскрешение Лазаря», на северном – «Приведоша Христу жребя сына
подъяремнича» и «Вход в Иерусалим». В тимпане северной стены восточного
нефа находилось «Успение Богоматери», фланкируемое на склонах северного
свода «Распятием» и «Сошествием во ад». На восточной подпружной арке
было изображено «Вознесение», а под ним – «Сошествие Святого Духа».
На
южной стене располагались композиции: в верхнем ярусе, под
«Рождеством» - «Избиение младенцев» и «Бегство в Египет», западнее -
сцены «Искушения Христа», ниже – «Изгнание торгующих из храма»,
«Насыщение пятью хлебами пяти тысяч народа», «Проклятие смоковницы»,
«Притча о блудном сыне», левая часть композиции «Христос и Закхей».
Самый нижний пояс занимали «Вселенские соборы» и «Явление архангела
Михаила Иисусу Навину». В верхнем ярусе северной стены были написаны:
«Христос в храме читает пророчество Исаии», «Ведоша его до верха горы,
дабы его низвергнути», «Призвание Матфея», «Явление ангела женам-
мироносицам» и «Уверение Фомы», ниже – «Христос и грешница» (частично на
западной стене). «Исцеление двух слепых», «Исцеление расслабленного у
Силоамской купели», «Преполовение», «Брак в Кане Галилейской» и «Беседа
Христа с смаррякой».
В
нижнем поясе продолжалась тема «Вселенских соборов» и находилась
композиция «Три отрока в пещи огненной». Большую часть западной стены, а
также поверхности западного коробового свода занимала сцена «Страшного
суда». У южного края западной стены были изображены «Христос с
учениками на пиру у Закхея» (или у Симона Киринеянина) и «Сорок
мучеников севастийских», у северного – «Исцеление бесноватого» и часть
композиции «Христос и грешница», выше – «Речь Христа перед эллинами и
иудеями» (?). Над западным входом написан «Ангел благое молчание».
На
склонах южного коробового свода помещены фигуры преподобных, среди
которых, по-видимому, Сергий, Антоний и Феодосий Печерские, Александр
Свирский, Зосима и Савватий Соловецкие. В восточном люнете – «Причащение
Марии Египетской преподобным Зосимой». В северном коробовом своде
изображены преподобные жены, а в восточном люнете – «Вера, Надежда,
Любовь и мать их Софья».
Находились
ли фрески времени Михаила Федоровича в какой-либо связи с фресками
Андрея Рублева и Даниила? Можно ли по ним составить представление,
например, об иконографической схеме рублевской росписи и, следовательно,
о характере ее идейного замысла, или эта страница творческой биографии
двух замечательных мастеров уже никогда не будет прочитана? О.А.
Белоброва отмечала, что иконография фресок (насколько о ней можно судить
в настоящее время) «насыщена чертами архаизма. Здесь мы не встречаемся с
пространными повествовательными циклами житийного типа, нет здесь и
исторических композиций, характерных для монументальной храмовой
живописи XVII в.» (Белоброва О.А. Живопись XV1-XVII веков //
Троице-Сергиева лавра. Художественные памятники. М., 1968. С. 101). По
мнению С.С. Чуракова, живописцы XVII в. перед уничтожением древних
фресок описали их и сделали схематические зарисовки. Поэтому
исследователь думал, что композиционная схема троицких росписей XVII в. достаточно полно воспроизводит рублевскую
(Чураков С.С. Отражение рублевского плана росписей в стенописи XVII в.
Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры // Андрей Рублев и его эпоха.
М., 1971. С. 194-212).
Самое
главное состоит, однако, в том, что с целью проверки своих
предположений он предпринял сравнительно-иконографическое исследование
фресок Троицкого собора в кругу известных нам монументальных циклов
дорублевской поры и XVI-XVII столетий. Этот источниковедческий, в
сущности, метод в настоящее время является, наряду с иконографическими и
отчасти стилистическими наблюдениями над композициями, которые также
использует автор, едва ли не единственным, хотя и чрезвычайно трудным
путем к установлению научной истины. Поэтому при всей предварительности
полученных С.С. Чураковым результатов ценность его работы не вызывает
сомнений.
Между
тем со времени публикации труда исследователя прошло немало лет, а он,
в сущности, так и не получил отклика, не был проверен или продолжен.
Далеко не все компоненты сохранившейся системы росписи Троицкого собора
поддаются расшифровке в их отношении к рублевской традиции. Сказанное
относится, в частности, к живописи главы и прилегающих к ней участков,
конхи алтарной апсиды. В центре купола Троицкого собора первоначально,
как и позднее, находилось, разумеется, изображение Пантократора. Вопрос
лишь в том, можно ли в стенописи 1635 г. видеть отражение рублевской
традиции, поскольку аналогичные решения отнюдь не редки и для XVII в.
(ср., например, росписи Троицких храмов в Никитниках в Москве и в
Даниловом монастыре в Переяславле-Залесском, в Успенском соборе
Кирилло-Белозерского монастыря, Софийском вологодском, в большинстве
ярославских церквей (Суслов А.И., Чураков С.С. Ярославль. М., 1960. С.
215). Ту же непрерывную иконографическую преемственность можно
проследить в росписи парусов, на протяжении веков проявлявшей
минимальную склонность к эволюции (помимо евангелистов, в парусах
когда-то писали херувимов; в церкви Архангела Михаила на Сковородке в
Новгороде паруса заняты орнаментом).
Сложен
вопрос о возможности соотнесения с первоначальной живописью
изображений «девяти чинов ангелов и херувимов», располагавшихся вокруг
полуфигуры Вседержителя во втором ярусе купольной стенописи. Они не
сохранились и известны только по материалам описи 1777 г. Если понимать
выражение описи буквально, то в куполе Троицкого собора были
представлены все чины бесплотного небесного воинства: серафимы,
херувимы, престолы, господства, силы, власти, начала, архангелы, ангелы.
Подобное находим в росписи северо-западного купола Георгиевской церкви
монастыря Трескавац в Македонии (силы небесные окружают Богоматерь)
(Padojnuh С. Старо српско сликарство. Београд, 1966. С. 154), а также в
поздней живописи свода храма в Бодянах в северной Сербии. Но в этом
случае остается непонятным упоминание в описи херувимов как бы
дополнительно к указанным девяти чинам (С.С. Чураков увидел здесь
ошибку составителя описи). Поэтому более вероятным кажется истолкование
текста в том смысле, что ангелы и херувимы символически изображают все
степени небесной иерархии, описанные Дионисием Ареопагитом. Такая
трактовка известна и ранним византийским памятникам типа церкви Успения
Богородицы в Никее (мозаика алтарного свода VII в. См.: Лазарев В.Н.
История византийской живописи. Т. I. М., 1947. С. 52, ил. I, II), и
балканским и русским купольным росписям XIV в.. В частности, С.С.
Чураков, а вслед за ним Ю.Г. Малков (Малков Ю.Г. О роли балканской
художественной традиции в древнерусской живописи XIV в. Некоторые
аспекты творчества Феофана Грека // Древнерусское искусство.
Монументальная живопись XI-XVII вв. М., 1980. С. 153) сближают троицкую
композицию по описи 1777 г. с той иконографической редакцией, которая
характерна для новгородских монументальных ансамблей второй половины XIV
в. во главе с феофановским - четыре архангела и четыре серафима (или
четыре херувима, или два серафима и два херувима). Из четырех серафимов,
изображенных Феофаном Греком, только один обозначен в надписи
«собственным» именем. Другой представлен как херувим, третий - как
ангел, четвертый - как архангел.
Обостренный интерес к темам
мистико-богословского характера вполне понятен для
византийско-славянского искусства «исихастского периода». Понятно и
повышенное внимание к сочинениям Дионисия Ареопагита, о вероятном
влиянии которых на творчество прп. Андрея Рублева уже было не раз
отмечено. Поэтому было бы заманчиво связать «ангелов и херувимов»
Троицкого собора с замыслом его первоначальной росписи. Но нужно иметь в
виду, что подобные сочетания встречаются и в стенописях XVII в., и даже
позднее. То же самое следует сказать и об изображениях праотцев и
патриархов (в кругах) в барабане ниже ангелов.
Иначе обстоит дело с сюжетами «Страстей Христовых».
Опубликовано: Плугин В.А. Мастер «Святой Троицы». Труды и дни Андрея Рублева. М., 2001. С. 411-418.
@ Музей Андрея Рублева